Очевидно также, что буквальная трактовка языка научных теорий, ведущая к принятию допускаемых в них теоретических объектов как бы реально существующими, недостаточна ни для главенства метафизики над физикой, ни для обоснования внеопытного понятия истины для научных теорий. Тем не менее многие все-таки как-то склонны к принятию метафизических предпосылок науки. Так, тот же Харре утверждает, что 'в каждую эпоху ученые оказываются в ситуации, когда они не могут проникнуть в природу глубже определенных границ. И в каждую эпоху ученые объясняют эти временные рамки для научного исследования некоторой метафизической теорией, в которой существенные черты данного времени и научной культуры возводятся в статус предельно возможного' [2, 180].
Таким образом, метафизические предпосылки оказываются относительными к эпохам в развитии науки и к научным культурам. Возникает соблазн переформулировать саму идею так, чтобы утверждать, что метафизические предпосылки входят как составная часть в научные парадигмы и изменяются вместе с ними. Ясно, что это уже переход к взглядам на развитие науки, высказанным исторической школой философии науки, в основе которой лежат идеи Т.Куна. Однако также должно быть ясно, что апелляция к такого рода анализу сущности и развития научного знания никак не может обосновать подход к объяснению, который здесь рассматривается.
Очевидная проблема, возникающая в связи с провозглашением объяснения основной целью научной теории, возникает при рассмотрении динамики научного знания. И математическое знание, и естественно-научное знание восходят своими корнями к Древней Греции и познавательным ориентациям, возникшим в это время. Однако в математике мы видим постоянный рост знания, его расширение. Напротив, в естествознании постоянно наблюдались научные революции, пересмотр прежних теорий, и, таким образом, развитие знания здесь совершенно не схоже с развитием знания в математике. Именно поэтому возникает вопрос: как примирить претензии на объективность объяснения с революционными переворотами в теоретических взглядах? Если научные объяснения относительны к той или иной парадигме, как можно претендовать на их объективность? Чтобы увидеть, насколько затруднительно ответить на этот вопрос, необходимо осознать существенность теоретических изменений при научной революции.
Дело не в том, что при революции одна научная теория заменяется другой. Важно то, что теории оказываются несовместимыми [5, 258 - 266]. Кроме того, в результате научной революции изменяется принципиальное видение мира. Наконец, оба эти обстоятельства самим Куном связываются с идей теоретической нагруженности наблюдения, с замкнутостью самого наблюдения в рамках парадигмы, а значит, с невозможностью нейтрального восприятия мира. Получается, что и научные данные изменяются при революционном изменении научного знания. После научной революции ученый живет и работает в другом мире [5, 161 - 180].
Опять-таки возникает проблема, как совместить претензии на объективность научного объяснения с принятием такой картины развития науки. Если отказаться от этой претензии, то само объяснение перестанет быть значимым. Можно пойти по другому пути - отказаться от такого подхода к науке в целом и предложить аргументы в пользу сходства математики и естествознания, т.е. попытаться утверждать кумулятивность в развитии научного знания. Наиболее очевидный путь состоит в том, чтобы успех предсказания с помощью той или иной научной теории истолковать как свидетельство ее истинности, а значит, и правильности предложенных в ней объяснений. Однако этот путь на самом деле закрыт. Как показал Л.Лаудан, успешно подтвержденные эмпирически теории оказываются почти всегда ложными, и чаще всего потому, что содержат термины, не относящиеся к реальным объектам, закономерностям или процессам. Как можно верить в правильность объяснений успешной теории, если вполне возможно, что принимаемые ею объекты на самом деле не существуют?