Этот непредвиденный и несознаваемый добавочный результат действия субъективно сознательного, но отнюдь не адекватного общей идее, характеризуется у Гегеля (наподобие Шеллинга) как необходимость. Мерой этой необходимости оказывается именно ее непознанность, неадекватность познания исторического действия его полной действительной сути.
Свое понимание исторической необходимости Гегель раскрывает в знаменитом рассуждении о роли великих личностей в истории. От заурядных представителей действующего в истории человечества великие люди, или 'герои' истории отличаются тем, что их мышление, при всей ограниченности и неадекватности, неизбежной и для них, лучше понимают 'то, что нужно и что своевременно' (VIII, 29). И великие люди 'желали доставить удовлетворение себе, а не другим. И они, преследуя свои цели, 'не сознавали идеи вообще' (VIII, 29). Так, Цезарь боролся 'в своих интересах, чтобы сохранить свое положение, честь и безопасность' ( VIII, 29). Не только в случае Цезаря, но и вообще ничто не осуществлялось без интереса тех, которые участвовали своей деятельностью в историческом процессе. А так как индивидуальность, отодвигая на задний план все другие интересы и цели, целиком отдается своему предмету, то Гегель называет личный интерес 'страстью' (VIII, 29). Развивая эту мысль, он утверждает, что 'ничто великое в мире не совершалось без страсти' (VIII, 23). В великом 'ковре' всемирной истории 'идея' составляет его основу, 'человеческие страсти' - уток, а конкретным центральным пунктом и соединением обоих является 'нравственная свобода в государстве' (VIII, 23).
Но личные и частные цели великих деятелей истории 'содержат в себе тот субстанциальный элемент, который составляет волю мирового духа' (VIII, 29). Свои цели и свое призвание великие люди черпают из источника, содержание которого для всех остальных их современников 'скрыто и недоразвилось до наличного бытия' (VIII, 29). Они черпают эти цели и призвание из 'внутреннего духа, который еще находится под землей и стучится во внешний мир, как в скорлупу, разбивая ее' (VIII, 29).
Поэтому всемирно-исторических людей 'следует признать проницательными людьми; их действия, их речи - лучшее в данное время' (VIII, 30). Они лучше всех других понимали суть дела. Именно от них впоследствии все прочие усваивали себе это их понимание и одобряли его. Они оказались великими людьми, 'потому что они хотели и осуществили великое, и притом не воображаемое и мнимое, а справедливое и необходимое' (VIII, 30).
Таким образом, уже благодаря деятельности великих людей, этих 'доверенных лиц всемирного духа' (VIII, 30), сила неподвластной духу необходимости уступает разгулу и соответственно возрастает доступная ему и составляющая предмет его усилий свобода. Мера возможной свободы - доступное каждой эпохе сознание необходимости.
Если одаренные разумом исторические 'герои эпохи' должны быть признаны 'проницательными', то сам 'разум' истории должен быть признан как бы наделенным 'хитростью': 'Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти' (VIII, 32). При этом 'не всеобщая идея противополагается чему-либо и борется с чем-либо; не она подвергается опасности; она остается недосягаемою и невредимою на заднем плане' (VIII, 32). В большинстве случаев личное слишком мелко по сравнению со всеобщим: 'индивидуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель' (VIII, 32).
Под этим углом зрения Гегель рассматривает всемирно-исторический процесс. В этом смысле он утверждает, что всемирная история есть 'развитие свободы' (VIII, 422). В этом же смысле он говорит, что необходимость 'становится свободой не потому что исчезает, а только потому, что ее внутреннее тождество - тождество бытия и видимости - 'проявляется' (V, 693).
Осознание необходимости, составляющее сущность свободы, не приходит как единовременное событие и действие духа; оно имеет свои ступени во времени. 'Свобода - история необходимости, история ее осознания, ее становления.
