В этике страница 3 - Теософия и эзотерика

Но все же он - дело будущего, хотя бы и недалекого... Такое будущее не умещается в пределах нашей жизни. Верно и то, что люди будут наслаждаться им во плоти. Но вспомните, что воскресение и райское блаженство во плоти - неотъемлемая часть христианского учения. В конкретные детали этого рая входить не стоит. Может быть, просвещенческий рай носит характер более материальный, менее духовный, чем рай христианский. Но характерно для обеих религий исчезновение зла и тщетности. Душа - и тело! - блаженствуют и в том, и в другом раю.

Многим христианам (самым духовнопрорицательным из них), все это может показаться какой-то карикатурой на их рай. Их рай - это неописуемый экстаз, а не просто отсутствие зла. Но каковы бы ни были их мистические цели, человеку от мира сего этот рай кажется подавлением, отменой всего, ради чего стоит жить. Для среднего же христианина рай - просто какое-то неопределенное блаженство, прекращение борьбы, удовлетворение желаний. В обоих вероучениях конечный результат бытия определяется силой, более мощной, чем сила любого отдельного человека. Люди могут понимать замыслы этой силы, могут приспособляться к ним. Больше того, они должны это делать, если хотят попасть в рай. Изменить, однако, эти замыслы они не могут.

Иными словами, обе религии - и христианская, и просвещенческая - основаны на предопределении. На практике они смягчают это предопределение для отдельного человека этикой борьбы за добро против зла, этикой, которая дает человеку по меньшей мере иллюзию личной свободы. Христианское понятие благодати находит свою параллель в лице философского разума, понятие искупления - в лице философского просвещения даже в таких областях, как организация и ритуал, параллели напрашиваются сами собой. Это особенно заметно в ранний период французской революции 1789 года, когда якобинские клубы, носители новой веры, начали весьма карикатурно подражать христианским обрядам. В те дни были созданы республиканские хоралы, шествия, праздники любви, катехизисы, даже "республиканское крестное знамение".

Великая французская революция, безусловно, нравственно девальвировала понятие смерти, хотя и до нее "бытовое" христианское мышление допускало довольно фамильярное отношение к переходу в мир иной.

И. Хейзинга в книге "Осень средневековья" выделяет три господствующие темы, связанные с осмыслением смерти в европейском позднем средневековье. "Во-первых, где все те, кто ранее наполнял мир этим великолепием? Далее, мотив повергающей в трепет картины тления всего того, что было некогда людской красотою. И наконец, мотив Пляски смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий".

Когда в XIV веке в европейском искусстве (литература, живопись, графика и скульптура, театрализованные представления) появилась тема Плясок смерти, она стала персонифицированным выражением ужаса, содрогания, липкого, леденящего страха.