Однако тут начались практические просчеты в руководстве Теософическим Обществом, приведшие к упомянутым выше инцидентам, из-за которых развитие Общества стало столь неровным. Прежде всего, мадам Блаватская была совершенно незнакома с повседневной жизнью Индии, поскольку во время своих предыдущих визитов в эту страну она общалась лишь с группой людей, совершенно не связанных с тогдашней политической системой и особенностями страны. Кроме того, ничто не могло послужить худшей подготовкой к жизни в Индии, нежели несколько лет, проведенных в Соединенных Штатах. Поэтому мадам Блаватская отбыла в Индию, не вооружившись рекомендациями, которые с легкостью могла бы получить в Англии, а ум ее при этом был отравлен совершенно ошибочным и предубежденным восприятием характерных особенностей, свойственных британским правящим классам в Индии, и отношения этих классов к народу.

Географически Индия и Соединенные Штаты далеко отстоят друг от друга. В других же отношениях они разделены еще больше. В свой первый приезд в Индию мадам Блаватская стала проявлять подчеркнутую симпатию по отношению к коренным жителям, с которой резко контрастировало ее отношение к европейцам; она настойчиво стремилась к общению с первыми и не делала никаких шагов навстречу последним. Этот факт, вкупе с ее явно русской фамилией, привел к вполне естественным последствиям: одна весьма бестактная организация, которая, наряду с различными иными функциями, старается исполнять в Индии роль политической полиции, стала воспринимать мадам Блаватскую как suspecte*. Правда, эти подозрения развеялись почти столь же быстро, как и возникли, но перед этим мадам Блаватская успела на краткое время стать объектом слежки столь неуклюжей, что ее невозможно было не заметить. Это возбудило в мадам Блаватской негодование, доходившее до лихорадки.

Более флегматичную натуру этот инцидент, вероятно, просто позабавил бы, но все эти инциденты в сумме привели к удручающим последствиям. Как русская по рождению, хотя и натурализовавшаяся* в Соединенных Штатах, мадам Блаватская, вероятно, более остро восприняла оскорбление, заключавшееся в том, что ее приняли за шпионку, чем это сделала бы какая-нибудь англичанка, менее искушенная в тонкостях политического сыска. К тому же в глубине души она осознавала, что вместо того, чтобы восторгаться тем чисто духовным и интеллектуальным предприятием, которому она посвятила жизнь, ей отказали в этом месте в обществе, которое по праву полагалось ей в силу ее высокого происхождения. Вероятно, это сделало ее негодование еще более ожесточенным, когда она поняла, что ее жертва не оценена, а обернулась против нее самой и рассматривается в качестве подтверждения грязных подозрений.