В своем творчестве он продолжил критику западной цивилизации, начатый "славянофилами", Ф.И. Тютчевым, Ф.М. Достоевским, Н.Я. Данилевским, Н.Н. Страховым и К.Н. Леонтьевым. Он сам посвятил последним трем свои работы и статьи: "Эстетическое понимание истории" (1892), "Литературная личность Н.Н. Страхова" (1890), "Поздние фазы славянофильства" (1895) и неоднократно возвращался к ним в своих статьях, письмах и многочисленной "листве".
Подобно другим русским писателям его эпохи, Розанов критикует не Запад как таковой, а именно современную ему западную цивилизацию. В "стареющей жизни Западной Европы" мыслитель чувствует глубокое иссякание ее творческих сил. "Во внутренних европейских событиях, чем ближе к концу века, тем яснее "общеевропейской" делалась только пошлость. Все смешалось, но пошлость не менялась... Европеизм раскладывается; старые общеевропейские лозунги - длинны и древне прекрасны, но они просто не действуют".
В "Опавших листьях", с присущей здесь Розанову свободой выражений он пишет: "Вся цивилизация XIX века есть медленное, неодолимое, и, наконец, восторжествовавшее торжество кабака". При этом, писатель резко противопоставляет христианский Запад Востоку: западное христианство ему представляется "далеким от мира", "антимиром". В православии "все светлее и радостнее", поэтому дух Церкви "на Западе еще библейский, на Востоке - евангельский".
Дехристианизация Европы несомненна для Розанова. "Весь Запад, продолжая хранить, - пишет он, декорум религии, в тайне души и ... в практике жизни разошелся с христианством". Далее он, подобно Тютчеву, критикуя католицизм, говорит о внутреннем противоречии православия и католицизма. Исходя из этого противоречия, мыслитель критикует и устройство западной семьи, в которой отсутствует полнота и нравственные устои. А в связи с этим загнивает и полнота культурной жизни. Розанов продолжает традицию почвенников, обращая главное внимание на историческое, духовное и семейные ценности народа.
У Розанова "почва" означает близость к неугасимой силе мира - к полу, к семье, к рождению новой жизни. Здесь мы прикасаемся к творческой силе мира и становимся ему нужными и становимся живыми его участниками. Тут же возникает и источник жизненной силы и духовного здоровья.
Главные философские книги, которые предвосхитили опыт многих экзистенциалистов, а также богословов и религиозных философов, написаны в форме отрывков и афоризмов ("Уединенное" (1912; "Опавшие листья",1912-13; "Сахарна" (1913-14), "Мимолетное" (1914-15); "Последние листья" (1916-17)). Они одновременно стали открытием как нового литературного жанра, так и нового метода философствования.
С точки зрения формы, эти работы часто напоминают черновые наброски, написанные только для себя, что нашло свое выражение и в языке (постоянные сокращения, эллипсы, умолчания). Вместе с тем каждый отрывок - это уже запечатленный момент мысли и, таким образом, результат мышления вполне совпадает с его процессом.
Данная трилогия Розанова ("Уединенное", "Опавшие листья", "Сахарна", "Мимолетное", "Последние листья") стоит за пределами того, что до сих пор писали о литературе, культуре и жизни. Менее всего писатель стремился к созданию последовательной философской, религиозной или литературно-критической концепции. Этот принцип сознательной непоследовательности постоянно дает знать в его "случайных" записях, набросках "для себя", составляющих трилогию с ее характерными, очень часто вызывающего для общественной нравственности пометами о времени и месте написания. В качестве примера можно привести следующие его названия: "Когда болел живот", "В купальне", "В кабинете уединения". Хотя эти пометы сами по себе ничего не добавляют к тексту, но они создают особый колорит писаниям Василия Васильевича и создают ощущение жизни, текущего момента.
Основная концепция Розанова в данной трилогии была направлена против литературного "шаблона", а также позитивизма и вообще каких-либо "правил".
Всякое "движение души" сопровождалась у Василия Васильевича "выговариванием", которое он непременно записывал. По словам Розанова, он всю жизнь "задыхался в мыслях".
Главный смысл "Листвы" Розанов видит в попытке сказать то, что до него никто еще не говорил, ибо не считал это Что-то заслуживающим своего внимания. Простые бытовые ситуации - двойка, полученная дочкой в школе, болезнь жены и многое другое, наталкивают его на обобщения, связанные по меньшей мере, с государственным устройством страны.
При этом, разбирая настенную живопись египетских храмов и пирамид, а также видя полное отождествление животного с человеком, Василий Васильевич приходит к выводу, что творцы этого перешагнули "грань космоса, в которую заперто человеческое существование".
Современная философу критика усмотрела в этом глубинный, исповедальный смысл и в жанровом отношении сравнивала с исповедями Августина и Руссо, с мыслями Паскаля, с афоризмами Ницше, с наблюдениями в области пола З. Фрейда. При этом не замечалось то новое, что определяет все эти книги. "Я прежде всего исповедуюсь", - отвечал на эти высказывания писатель.