Я, как ядро человеческого духа, есть сущее, но не существующее, подобно тому, как центр окружности вовсе не есть точка на ее поверхности, как обычно и условно представляют геометры. Точка не занимает пространства, и при том только в соединении с другой точкой она дает определенное направление, прямую линию. Центр, как точка, не имеет для себя такой второй точки, хотя ею может быть любая из точек кривой: это значит, что центр существует как направление, связь, сила и кривая в этом смысле есть функция или феномен центра. Я не есть само по себе, не существует, но имеет существование, получает бытие через другое, которое есть его сказуемое и которое отлично от Я. Поэтому Я нельзя определить, но можно только определить, и вся жизнь есть не что иное как определение.

Можно сказать также, что я не есть, но сверх есть, ибо есть сущее. Это никоем образом не означает, что оно есть только функция, как, в сущности, понимает Кант, а за ним часть новейших гносеологов. Конечно я и есть функция, но функция, действие, не может быть без действующего, функционирующего. Как не существующее Я и не может быть выражено ни в каком понятии, ибо понятие есть образ существования, его понятие, оно принадлежит, поэтому всецело к области бытия, к которой Я не принадлежит. Тем не менее, слово Я есть для каждого понятный словесномистический жест, указывающий глубину неизреченного и изрекаемого, тьмы, постоянно раздвигающейся светом к светотени, подземного источника, непрестанно изливающегося на поверхности. Если бы мы сами не были Я, не знали Я опытно или жизненно, то никакие усилия мысли и слова неспособны были бы выразить, показать Я, его доказать или описать, ибо Я трансцендентно и абсолютно. Но так как мы сами имеем Я, то и не требуется никакой нарочитой интроекции для его познания, ибо оно дается непосредственным мистически интуитивным актом. Возможна разная степень ясности и отчетливости в самосознании Я, но самое это самосознание дается совершенно легко и естественно, вполне интуитивно.

Настоящая трудность возникает не в изначальном самосознании Я, но в различении многообразных покровов, которыми оно одето, и ближайшим образом в различении субъекта и субъективности. Я как субъект есть подлежащее для всякого сказуемого, будет ли это небо или ад, минирал или страсти. Но практически очень различается для нас область вне нас находящегося мира и наша субъективность, т. е наша телесная и духовная жизнь, настолько, что обычно именно эта область и отождествляется с Я, между тем как все остальное рассматривается как неЯ. И, однако, Я как психологический субъект, т. е постоянно зыблющееся и изменяющееся море состояний, переживаний, волнений и страстей есть в такой же мере сказуемое для ноуменательного, ипостасного Я, в какой им является для него внешний мир.

И не только психологический субъект, как комплекс состояний с их вечной сменой, но даже гносеологическое Я, совокупность познавательных форм, схем и категорий, но отношению к Я ноуменательному, есть сказуемое, тончайшая его форма, отлитая по образу его и подобию. Недостаточно отчетливым уразумением этой истины страдает философия Канта и все им порожденное гносеологическое движение. Нельзя также Я как абсолютный субъект, сущее Я, приравнивать к волящему Я. И вполне также есть только оболочка Я, его обнаружение в бытии, ибо сильная, самосущая воля, которую примешивает здесь метафизика волюнтаризма типа Шопенгауера, есть только гипостазированный психологизм. Волнение есть сказуемое для Я, которое и есть истинно волящее, но в такой же мере, как и истинно мыслящее, сознающее, чувствующее. По отношению к этому абсолютному Я, чистой ипостасности, и воля есть лишь образ бытия: воление существует в волящем, не наоборот, волящий прежде всякого воления, и бессубъектная или же досубъектная воля есть только призрачный кошмар философии пессимизма, которая хочет погасить свет дня и погрузиться в царство ночи.

Если следует различать ипостасное Я, абсолютный субъект, от гносеологического, психологического Я, то тем более следует его отличать от тела как единства психофизической организации, как чувствилища. Тело есть наше космическое Я, совокупность органов, через которые мы находимся в связи со всей вселенной: последнее есть в то же время наше периферическое и потенциальное тело. В теле, c телом и через тело совершается вся наша жизнь, оно лаборатория для духа, где он вырабатывает са мого себя в своих функциях. Вопрос о природнотелесной жизни и о смысле телесности сам по себе, как токовой, может быть рассматриваем особо, но здесь ясно, что тело наше, при всей его близости к нам и интимности для нас, не есть Я; оно не есть Я в такой же степени и в таком же смысле, в каком оно не есть и психологическое или гносеологическое Я. И тело наше по отношению к Я есть сказуемое, реальное, жизненное сказуемое, в котором и с которым это Я живет, т. е. осуществляет свою сказуемость. И если нельзя приравнивать к Я нашу телесность (это делает материализм, который есть метафизика, дедуцирующая Я из неЯ, как было указано выше), то еще менее оснований приравнивать его всему природному миру, растворить его в космосе.

Хотя наше Я космическое Я, поскольку оно смотрится космосе, и ему присуще, как сказуемое, все, однако же и в этом тайна Я и чудо Я оно не растворимо и, не занимая ничего в космосе, будучи не от мира сего, оно и не сливается с ним. В конце концов приходится Я определить антиномически, по типу <отрицательного богословия>: с одной стороны Я есть полное и окончательное Не по отношению ко всему определению, ибо оно вообще не есть, и однако оттого оно не обращается в нуль, в пустоту, просто в небытие, ибо ему присуще сверхнебытие: с другой стороны Я есть все, которое составляет для него сказуемое, от самой интимной субъективности до наиболее застывшей объективности.