'Мы вошли в небольшое кафе на шумной, хотя и не центральной улице. Я увидел человека восточного типа, уже немолодого, с черными усами и пронзительными глазами; более всего он удивил меня тем, что производил впечатление переодетого человека, совершенно не соответствующего этому месту и этой атмосфере: По-русски он говорил неправильно, с сильным кавказским акцентом; и самый этот акцент, с которым мы привыкли связывать все, что угодно, кроме философских идей, еще больше усиливал необычность и неожиданность впечатления', - так описывает свою первую встречу с Георгием Гурджиевым Петр Успенский. После которой ему, по его словам, хотелось прыгать на одной ножке, как школьнику, сбежавшему с уроков. (Заметим, что ему было под сорок). Потому что то 'чудесное', в поисках которого Успенский исколесил Восток, явилось ему не где-нибудь в таинственном тибетском монастыре, а в московской забегаловке, среди мелких дельцов и агентов-комиссионеров. И бесповоротно изменило его жизнь, так же, как и жизни многих других людей, столкнувшихся с этим чудом на своем пути.

Кем был Георгий Гурджиев? Духовным учителем, как считали одни - или шарлатаном и аферистом, как считали другие? 'Загрязненным источником', 'поработителем мужчин и соблазнителем женщин' - или 'вестником грядущего добра'? Наш собеседник - автор недавно вышедшей книги 'Гурджиев и Успенский' писатель Аркадий Ровнер. Вроде бы, он отвечает в своей книге на этот вопрос, тем не менее, личность Гурджиева в глазах невнимательного читателя по-прежнему двоится, возникают новые сомнения и аллюзии:

- А.Б., я открыла Вашу книгу как раз на описании условий и образа жизни в гурджиевской 'коммуне' в шато Приорэ (Фонтенбло, 1922-23годы). Признаться, они мне очень напомнили таковые в сталинских лагерях: С той только разницей, что к Гурждиеву ехали по своей воле, да еще и платили за это немалые деньги. Скажите, чем можно объяснить страсть интеллигенции (а в большинстве своем это были именно люди 'умственного труда') к подобному времяпрепровождению?

- Уже в первом вопросе вы даете иллюстрацию обратного алхимического превращения (золота в дерьмо), уравнивая две несопоставимые ситуации или сопоставимые по внешнему признаку. Ведь по тому же принципу легко приравнять любовный акт к изнасилованию, а медитацию - к апатии и лени. Этим обратным превращением занимаются сегодня глобальные идеологи, приватизируя смыслы и раздавая титулы людям и странам. И, конечно, этим занимаются пресса и те структуры, которым она служит. Чем вы объясните страсть идеологов и журналистов к такого рода фальсификациям? Что касается труда, то мотивация его может быть рабской, а может быть высокой и прекрасной. В гурждиевском шато Приорэ она была именно такой.

- Так чем же мотивировался этот труд? Не тем ли, чем труд строителей Магнитки, Днепрогэса и т.д.?

- А вы задавались когда-нибудь вопросом, чем мотивировался подвиг христианских подвижников, мусульманских святых и индийских саньясинов? При всем различии этих путей за ними стояло искусство духовного делания, Ars Magnum. Массовые идеологии, напротив, искажают сущностную основу человека и девальвируют смыслы, казавшиеся еще недавно такими незыблемыми. В результате рушится мир обитания, как разрушились Рим, Европа и Россия, и опять нужны труд и усилие для его восстановления.

- Многим имя Гурджиева ни о чем не говорит. Как, впрочем, и Успенского. У меня как-то раз спросили, когда я заговорила об авторе книги 'В поисках чудесного': 'Это тот, который 'Крокодила Гену' написал?' Не могли бы Вы кратко: