Для Коллингвуда связь собственно философии и истории не просто очевидна; он полагал, что новый взгляд на философию прежде всего связан с анализом исторического познания. Для него объективность исторического факта уступала место интерпретации этого факта. Довольно четко такая позиция находит свое отражение в афоризме "факты ничто, их интерпретация все". "Фактом, привлекающим внимание философа, является не прошлое само по себе как для историка, и не мысль историка о нем как для психолога, но и то и другое в их взаимном отношении. Мысль в ее отношении к своему объекту - уже не просто мысль, а знание'1. В связи с этим можно отметить две особенности философии Коллингвуда: во-первых, он противопоставляет знание историческое и знание естественнонаучное, хотя при этом он не отрицает, что методы современного исторического исследования сложились под воздействием "их старшего собрата" - естественнонаучного метода исследования, принимая, таким образом, дуалистическую позицию. Во-вторых, его субъективизм в оценке исторических фактов не произволен, а подчинен определенной схеме: хотя исторический факт для него и есть продукт мышления историка, само мышление не произвольно, а отвечает определенным закономерностям. В некоторой степени эти закономерности сравнимы с эпистемами М.Фуко и парадигмами Т.Куна. Рассмотрим его подходы к определению некоторых категорий философии истории.

Исторический метод. В "Идее истории" Коллингвуд делает противоречивое заявление о том, что историк полагается только на свое мнение, и поэтому его мысль 'автономна, независима и обладает неким критерием, которому должны соответствовать его так называемые авторитеты, критерием, на основании которого они и подлежат критической оценке'2. На простейшем уровне эта автономность (самостоятельность) выражается в процессе отбора. Однако ни один историк, как бы плохо и просто он ни воспроизводил авторитетных авторов, никогда не делает этого без разбора. Это при условии, что историк несет ответственность за то, что привносится им в историю. Автономность историка служит примером и дальше, так как авторитеты объясняют определенные фазы исторического процесса, но могут не рассматривать промежуточные фазы. Историк заполняет пробелы, которые авторитеты оставляют, полагаясь на свои собственные методологические принципы и критерии уместности и сопоставимости. Это как раз то, что Коллингвуд немного позже назвал конструктивной историей, - наложение положений, взятых у авторитетов, на значимые для нас исторические факты. Мы вычисляем, что происходило в прошлом не фантазируя бездоказательно, а при помощи априорного воображения3. Другими словами, он считает себя авторитетом для самого себя, и то, что представляло авторитет для истории компиляции (или истории 'ножниц и клея'), для научного историка становится 'всего лишь источниками'4.

Самостоятельность историка видна во время критики источников, когда авторитеты подвергаются сомнению и иногда даже отвергаются как не заслуживающие доверия. Или историк может осудить предшественников за слишком доверчивое восприятие поверхностных ценностей, поскольку это вводит читателя в заблуждение. Даже когда авторитет принимается, это происходит не потому, что он не подвергается сомнению, а благодаря историку, подвергнувшему его испытанию на истинность. Картина прошлого, построенная историком при помощи априорного воображения, - это критерий, на основании которого историк оценивает и критикует источники как совместимые или несовместимые с согласованной картиной, составленной при помощи воображения. Например, Минк и Рубинофф считают, что априорное воображение является необходимым условием истории. Другими словами, это то, без чего история как вид деятельности не может продолжаться, поэтому, следовательно, не подвергается сомнению, а принимается в качестве необходимого условия5. Является ли, однако, вывод Коллингвуда о том, что историк - это критерий, формой радикального субъективизма?6 События, изучаемые историками, - это факты или следы, выражающие мысли, и выражения мысли - это языки, которые может читать соответственно подготовленный. Историк, способный читать их, должен осмыслить факты в своем воображении и выразить их в виде собственного опыта. Точка отчета любой истории - это не факт сам по себе, а значение, которое выводит историк, знающий язык, на котором изложен данный факт. Он делает свои собственные предположения на основании уже существующего утверждения. Историк принимает решения, строя по-своему понимание факта, часто предлагая понимать его немного по-другому, и в этом заключается автономность историка относительно фактов. Факты всегда представляют собой для историка его собственный опыт, действие, выполненное как бы его собственными силами, и сознание того, что оно было выполнено им самим: производится эстетический процесс чтения определенного текста на знакомом языке и отнесение его к определенному смыслу. Даже если подтверждение факту не найдено, но он обработан в голове историка, который определяет, что этот факт говорит и что означает. Только относящиеся к делу факты служат доказательством для правильно настроенного исторического сознания.

Коллингвуд не очень поощряет использование историком воображения и не предполагает, что возможен выбор в таком случае. Задаваемый им вопрос похож на вопрос, который задавал Гадамер относительно герменевтики: что происходит с нами каждый раз, когда мы интерпретируем текст? Ответ Гадамера - наш кругозор переплетается с кругозором текста. Это вопрос не метода, а онтологического условия. Когда мы занимаемся историческим объяснением, нравится нам это или нет, наше априорное воображение играет определенную роль,- это и есть онтологическое условие понимания. Как именно - это вопрос исторического метода; следовательно, историк должен подкрепить фактами понимание доказательства, другими словами, исторический метод накладывается на условия априорного воображения историка. Следовательно, доктриной Коллингвуда не является радикальный субъективизм, а осознание личной ответственности за предложенную интерпретацию.