Павел Черносвитов
Журнал 'Сила духа'



...Открываю глаза: передо мной - громадный стеклянный круглый щит, слегка выпуклый, с золотым* умбоном посередине, с умбонами поменьше по периметру. И висит он на изящном 'металлическом каркасе над входом в кафе-стекляшку. А по щиту, по кругу -надпись золотыми же буквами: "Белькампо". Вот это да! Мы все трое стоим на другой стороне поселковой улицы и любуемся на это, непонятно для чего попавшее в сибирский поселок, заведение. Вокруг тихо, приятно, зелено, за ажурными деревянными заборами виднеются натуральные же деревянные коттеджи...


Красота! Лесли говорит: "Я же был прав, джентльмены, Копыловка - прекрасное тихое, типично сельское место! А какой здесь клев на Кети по вечерам... Я здесь отдыхал с женой пять лет назад, она у меня отсюда родом, затащила к родителям. Но, воля ваша, вот этого заведения здесь тогда не было..." Потом оглядывается на нас подозрительно и говорит: "Слушайте, друзья, а может, это ваша работа, а? Анатоль?" Анатоль тоже стоит, озадаченно в затылке скребет. Потом говорит, правда, не очень уверенно: "Нет, Лесли, как хочешь, но это не мы... оно действительно стоит... ну, может зайдем? Правда, название это как-то смущает... Откуда здесь быть итальянской кухне?" Только мы собрались перейти улицу, смотрим - из-за угла выворачивает... в жизни не видел более дурацкого зрелища!
Представь, Билли, впереди идет лошадь. Нормальная, живая серая лошадь.
Идет, головой понуро так кивает. На этой лошади боком, как бабка на лавочке, сидит малый в белом затасканном космодромном комбинезоне, босой. На голове у него - белая шерстяная вязаная шапочка с помпоном, и из-под нее во все стороны торчат соломенные нечесанные, по-моему, от его рождения вихры.
Физиономия - красная, глаза - голубые, выцветшие, глядящие на нас без всякого любопытства, как на забор! И малый этот непрерывно жрет яблоки, держа в каждой руке по штуке. Откусывает от них по очереди и меланхолично жует. А за ним, понимаешь ли, идет гиппоморф, громадный, я таких еще не видел, ну - слонопотам, метра три в холке! В каком-то темно-багровом покрытии. И тащит этот гиппоморф за собой колесный трейлер, совсем уж кошмарных размеров, во всю улицу шириной, а на этом трейлере стоит целенький, полной сборки, двухэтажный деревянный коттедж... А сзади, тихо урча, катится на своих баллонах двурукий кран-автомат ярко-желтого цвета, башней своей вертит и всеми четырьмя глазами горит!
И все это мимо нас неспеша двигается, улицу перейти не дает. Анатоль хихикнул и говорит: "Пашка, как ты думаешь, зачем ему лошадь?" Я говорю: "Толик, ты мне другое скажи: зачем он сам всем им нужен?" Лесли стоит, покатывается... Ну, в общем, все это мимо нас наконец проезжает и заворачивает за угол. Входим в стекляшку: красота, тишина, прохладно, запах - селезенка переворачивается. Народу никого, как и на улице.
Поворачиваемая к стойке бара - за стойкой стоит в высшей степени интеллигентного вида пожилой итальянец! и говорит тихим мягким глубоким баритоном: "Добро пожаловать, джентльмены! Не хотите ли для начала чего-нибудь прохладительного?" Мы все трое усаживаемся у стойки, он нам - по стакану с чем-то шипучим и очень вкусным. В конце концов, промочив глотку, я набираюсь наглости и спрашиваю: "Прошу прощения, сэр, не сочтите за праздное любопытство, но что делает интеллигент за стойкой бара в сибирском поселке?" Знаешь, он как будто ждал этого вопроса: тут же заразительно захохотал, аж слезы из глаз покатились. "О мадонна! - говорит и продолжает хохотать, - надо же было забраться в середину Западной Сибири, чтобы наконец перестали задавать этот вопрос... и месяца не прошло, как достали!" Потом, отхохотавшись, объясняет: "Я по профессии психотерапевт, зовут меня Рафаэлло Бен-чини". Тут Лесли, который до этого сидел молча, быстро перебирается на другой табурет, прямо перед носом у Бенчини. А тот продолжает: "Мистер Мак-Рой, я вас отлично знаю, и вы меня по литературе - тоже. Мы с вами оба занимаемся сходными проблемами. Думаю, вы понимаете, почему я торчу здесь, за стойкой бара: "Байбак" сравнительно недалеко отсюда..." И оба они с пониманием глядят друг на друга, а мы с Анатолем с полным непониманием - друг на друга...
И это молчание длится довольно долго. А потом Анатоль, какое-то время рассеяно глазевший на улицу, вдруг поворачивается к стойке и, уткнувшись носом в кулаки, начинает мелко трястись от хохота и тихо фыркать. Я говорю: "Ты чего?" - а он толкает меня локтем и бормочет: "Обернись... ой, не могу, ну прямо - ершовский Иван-дурак!" Оборачиваюсь, вижу: тот самый малый перед входом в кафе слезает со своего кобыла. Лошадь его так же понуро стоит, как шла, а он, шлепая босыми ногами, входит и вразвалочку идет прямо к стойке. И тут Бен-чини говорит: "Джентльмены, позвольте представить вам моего коллегу и ассистента: Георгий Белых, но, ввиду его молодости, можно просто - Жора!" Мы, естественно, слегка обалдев, слезаем с табуретов, жмем ему по очереди руку, а он, глядя на нас своими прозрачными зенками и улыбаясь с некоторой, плохо скрытой, насмешечкой, вдруг говорит сиплым тенором: "Можно еще проще: Иван!" У Анатоля аж шея побагровела от смущения, но удержался, промолчал, снова фыркнул. Все расселись, и Бенчини говорит серьезно:" Не удивляйтесь, джентльмены, такому засилью психотерапевтов в тихом аграрном поселке. Соседство такого космопорта, как "Байбак" - вещь серьезная, тем паче, что руководство бай-бакского Карантина часто рекомендует воз-вращенцам после прохождения обязательных реабилитационных процедур пожить в тихой сельской местности некоторое время. Так что здесь временами появляются странные люди... В общем, нам с Жорой скучать не приходится".